Тебе его не обмануть,
Тебя отыщет он, летящий,
И дико ринется на грудь.
Николай Гумилёв «Камень»
[/INDENT]
Шуршащим шорохом шагов шероховатых
И шаркающих старостью с шипением песка,
Вонзив кривые ногти, в рот забив размокшей ваты
Ночь задушила и последний звук.
Вползая медленно – удачливый паук,
Дыша тяжёлым сладким трупным смрадом,
Ощерила щербатый и гнилой оскал зекà.
Сон обернулся адом.
***
Шарахайся от шорохов ночных,
Следи за тенью пристально, до рези.
Прервалось тиканье наручных, заводных.
Не жмурь глаза в надежде пробудиться.
Не оборачивайся, верь мне – ты не грезишь.
И хриплое дыханье за спиной тебе не снится.
Вон дерево, шатаясь, как лепрозный,
Рывками, скомкано бредёт тебе навстречу.
Кривые ноги, руки-плети, плечи
Неровно поднимаются и косо.
Над ним дрожит холодный мокрый воздух,
И жёлтый нехороший свет горит в районе глаз.
Уйми свой страх и отложи вопросы,
Не прерывай рассказ.
Бояться, право, нечего и рано.
А может, это я уже привык.
Ты лучше приглядись к тому бурьяну.
Ты слышишь, он издал утробный рык?
Ты видишь, он присел на задних лапах
И словно приготовился к прыжку?
Скорей смотри наверх! Там, наверху,
Блеснула серебром стальная сеть.
Почувствовал ты едкий кислый запах?
Так пахнет паутина, пахнет смерть.
Беги скорей! Она уже так близко,
Что на губах оставит привкус медь.
Знакомый вкус – и солоно, и кисло.
***
Окно в потёках от плевков,
От краски, времени и сажи.
Кто знает, вдруг под ними кровь?
Чем только окна не намажут…
А за окном стоит стена.
А на стене засохшей коркой
След грязный бурой пятерни.
Впитался, был когда-то мокрый.
И был просолен, как война.
Но вкус и запах стёрли дни,
Прошедшие к моменту сна.
Под потолком осталась краска -
Суха, казённо-зелена.
И гарь на потолке видна –
Черна и жирная, как смазка,
И пахнет, как оно она.
А пол усеян штукатуркой.
Здесь пыль, обрывки от газет,
Следы кострищ, ватерклозет,
Фиксà, оброненная уркой…
Но что чернеет чуть левее,
Проход нам преградив навек?
Лохмотья, ветхие от срока,
Из них рука костьми белеет –
Здесь пал последний человек,
Не уступив дорогу навьям.
Но сколько времени прошло…
Он – это грань меж сном и явью.
Переступи – проснётся зло.
***
Раз – молоток, и два – гвозди.
Забей окно!
Шкаф продавил в полу полозья –
Тащил к двери.
Дверь не продержится долго –
За ней ОНО.
Так наступает час волка.
Перекури.
Нас тут не много во тьме чёрной,
В стальном дыму.
Можешь повыть, если ждать стрёмно –
Тебя поймут.
Тсс, замолчи и сиди тихо,
Будь начеку.
Где-то за дверью прошёл с рыком
Безумный пёс.
В детстве играли мы с ним в мячик,
И я с ним рос.
Быстро в ладонь огоньки прячем!
Нас засекут.
***
В его прожорливых глазах белок сменила тьма.
Они горят и леденят, лишая нас надежды.
И сгнили губы, обнажая желтизну клыков.
И дух его зажал в стальной кулак ведьмак.
В чумном носу спеклась засохшей коркой кровь.
А ведь когда-то этот нос был мокрым, нежным.
Шерсть вылезла, сгорела, почернела, расползлась.
С боков свисает клочьями обугленная кожа.
Ведьмак его клеймил огнём, являя свою власть.
Сведённых красных мышц сеть сочится чёрным гноём.
Из скрюченных облезших лап, на лапы не похожих,
Белеют кости и желтеют сумочки суставов.
Он вспарывает тело ночи обречённым воем
И тащит трупы неудачников в свою канаву.
***
Плывёт по воздуху стальная паутина.
А по углам её плывут шесть пауков.
А воздух чёрен и дрожит от липких снов.
А ты так кстати им подставил свою спину.
Твоя спина такая сладкая приманка –
С гусиной кожей, дыбом каждый волосок.
Ты не заметишь под лопаткой микроранку.
Яд переварит твоё тело в сладкий сок.
Они являются, как наступает полночь,
Когда еда в истоме сонной скинет плед.
В подобном сне ты не рассчитывай на помощь –
На крик твой сразу же последует ответ,
Мол, не шуми, сынок – давно спустилась ночь.
А люди спят и не почешутся помочь.
***
И каждый раз, как свет померкнет за окном.
И каждый раз, как он померкнет в коридоре,
Она приходит, чтобы спеть тебе о том,
Как теребит волна причёски моряков
Среди погибших кораблей, в пучине моря.
Её напев так чудно нежен и суров.
В её походке королевской дышит стать.
В её лице нет ни кровинки, губы тонки.
Она поёт – и ты уже не можешь встать.
Её глаза лучатся тьмою, как рубины.
Без этих песен ночь подобна жёсткой ломке.
Ты связан с нею тонкой алой пуповиной.
В её груди не пламенеет знак червей,
Там полыхает чёрным светом символ пики.
С ней верный спутник – шут, услужник всех мастей.
Он разноцветный, он смеётся, тычет пальцем.
Страшны и мерзостны шутовские ужимки.
Он злобно шутит, но тебе нельзя бояться.
Ты еженощно эту песню будешь слушать.
Но расскажи кому – она тебя задушит.
***
Очнись! Звучит недобрый смех,
Но комната пуста.
Сглотни, во рту как будто мех
И больше ни черта.
Вскочи и в зеркало смотри –
Там бродят чьи-то тени.
Вдохни и спрячь поглубже крик –
Не радуй привидений.
Смотри в стекло - и за спиной
Увидишь мерзкий лик.
Там скрюченный и весь седой
Хихикает старик.
Он говорит тебе про смерть,
Про грязь и про грешки.
Не смей ему в глаза смотреть –
Кишат в них пауки.
Не бойся - страх твой только впрок
Идёт ему всегда.
Но оглянись назад – морóк
Растаял без следа.
***
В вагоне душном свет едва мигает.
Ещё чуть-чуть – и он погас совсем.
И карта на стене вдруг оживает
И вкрадчиво шипит: «Схвачу и съем».
Мохнатых лап скрежещут коготки.
Ты чувствуешь и слышишь, но не видишь.
Ты слышишь арамейский, слышишь идиш –
Как приговор звучат твои грехи.
Они ползут чуть слышно и неспешно,
И шелестят мохнатые тела.
Ты спасся б, коли был бы ты безгрешным –
Но темнота, вагон, за ним скала.
Попробуй шевельнуться – встать не сможешь.
А даже если встанешь – что тогда?
В любом вагоне карта, ты – заложник.
Верней, всего-то навсего, еда.
